Живая вечность
Может ли человек быть Богом? Может ли человек не быть быком, овощем, палачом?
В современном христианстве популярен термин «богочеловечество». Хорошо образованные люди иногда даже провозглашают сутью христианства «обожение», теозис, преображение человечества земного в богочеловечество. Христос оказывается нужен как посредник в таком обожении, в ход идёт цитата из св. Афанасия Александрийского – «Во Христе Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом».
Это – цитата из автора IV столетия. В Евангелии, в христианских текстах первых трёх столетий про «богочеловечество» ничего нет. Видимо, не случайно: слишком много было разговор по богочеловеков-полубогов вокруг. Конечно, «язычники» прекрасно сознавали разницу между Богом и «обоженными» императорами, но сознание одно дело, а язык другое. Более или менее приличных император деифицировали – «обожествляли» - почти автоматически, как сегодня почти автоматически записывают в святые разнообразных героев русской истории.
Бог открывается человеку, человек открывает Бога, и откровение так же непохоже на открытие как Америка на карту Америки. Бог не просто упрощается, Он подгоняется под человека. На одну Богородицу тысячу богоупростителей. Основных способа подогнать Бога под человека два – сделать Бога похожим на человека либо человека похожим на Бога. Библейское «образ и подобие» хотя бы отсекают наиболее натуралистические фантазии. Трактовать можно по-разному, но ясно, что руки и ноги отходят в область метафор. Конечно, тут главное определяется не словами, описывающими Бога, а словами, которыми человек молится к Богу. Молитва и есть способ от открытия перейти к откровению, от слов человеческих – к Богу - Слову. Поэтому высшая молитва – безмолвная, бессловесная. На место человеческих слов приходит Слово Божие.
А как же с «обожением», «богочеловечеством»? С извечной мечтой получить бессмертие, разделив с Богом то, что кажется в Боге главным? Ну, во-первых, бессмертие в Боге не главное. Бог, конечно, бессмертен, как Бог и безгрешен, но ведь Он ещё и безобразен, безумен (потому «образ», «ум» - человеческие свойства, не Божьи). Мало ли, чего Бог «без». Да Он без всего без! Это же Бог, а не фоторобот человечества. Во-вторых и главных…
Во времена хиппи и молодёжной революции одним из гимнов протеста стала песня «Дона-дона» - про то, что не надо тупо идти на бойню, а надо учиться свободе. Её чудно пела Джоан Баэз. Через большевистскую цензуру эта песня проскочила как «английская народная», в Штатах её иногда объявляли «еврейской народной», но на самом деле её написал в 1940-м году для одного бродвейского мюзикла Шолом Секунда. Написал на идише – а на каком ещё, если Секунда из Николаева, где у его отца была кроватная фабрика.
Секунда сам перевёл песню, заодно изменил «Дана» на «Донна», и это примечательное изменение. «Донна» - слово без смысла, его повторение в припеве создаёт эффект колыбельной, но колыбельной пробуждающей, словно колокол гудит. На идиш «дана» ассоциируется с «Адонаи», именем Божества. «Донна» ассоциируется скорее с «Мадонной», Богороматерью. Сюжет песни прост: поезд, вагон, в нём бычок с грустными глазами, а над бычком сидит ласточка. Бычка зарежут на бойне, а ласточка не будет рабом, у неё крылья.
На идиш «раб» передано как «кнехт», а кнехт – это не только две чугунные тумбы, похожие на пешки, на которые наматывают причальный канат корабля. Кнехт – это ещё и те несчастные коренастые пешки-пехотинцы, с которыми остроумные моряки сравнили эти тумбы, но пехотинцы были прозваны кнехтами, потому что были бесправны, как крепостные. А вот крепостные – это уж просто кнехты. Привет «Игре в бисер», написанной в том же, кстати, 1940-м году.
Текст, который стал популярен, резко отличается от оригинала одним куплетом и заключением. Куплет, в котором бычок жалуется: «Почему я не летаю, как ласточка, почему я осуждён быть бычком», заменен монологом неизвестно откуда взявшегося фермера: «Перестань жаловаться! Кто приказал тебе быть бычком? Почему у тебя нет крыльев? … Кто ценит свободу, тот научится летать как ласточка!» Чому ты не сокол, мать твою?!
С точки зрения биологии, конечно, вздор. Всё равно что предложить человеку стать Богом. Но с точки зрения биологии и человек – вздор, больная обезьяна.
С точки зрения теологии, крылатый бык, «керуб» (во множественном числе «керубим») – один из древнейших символов божества. Крылатый бык - символ и Евангелия от Луки, как крылатый лев – Евангелия от Марка, и это из пророка Иезекииля, который видел херувимов с лицами быка, орла и человека.
В сущности, это простейший вопрос: откуда я знаю, что я – это я? Что я бодрствую, а не сплю? Что я человек, а не ласточка, которая спит и во сне видит себя человеком?
В конце концов, проблема не в том, человек, бык или ласточка. Иисуса с барашком сравнивают верующие в то, что Он – Христос. Проблема в крыльях или, говоря проще, в Воскресении. Не в том, чтобы сбежать с бойни. Сбежать и взлететь вещи разные, иначе бы христиане восхищались отречением апостола Петра, а не его оковами и мученической смертью - а в том, чтобы воскреснуть. Бессмертие – ничто, воскресение – всё. И это всё – во всём. Не после смерти, а вот сейчас.
Так что «обожение», «преображение», «теозис» и прочие деификации – лишь новые имена для Воскресения. В чём разница между воскресшим человеком и воскресшим Богом? В чём разница одного ослепительного сияния от другого ослепительного сияния?
Проблема не в том, чтобы избежать смерти (сам Иисус – «кнехт», и скорее бычок, чем ласточка), а в том, чтобы не избежать Воскресения. А это, увы, бывает, потому что к Воскресению не везут в товарных вагонах, за что, впрочем, отдельная слава Богу.
